Еще Луций Луций-Маркович Анней (из той ветви рода Аннеев, что прозвана Сенека — Старик), сказал: для того, кто не знает, куда ему плыть, не бывает попутного ветра. Опыт прогулок по граблям многих стран, все еще почему-то именующих себя развитыми, показал: непонимание экономической и социальной сущности пенсионного обеспечения привело к решению, в лучшем случае отсрочивающему кризис — повышению возраста выхода на пенсию.
Обычное объяснение данной — очевидно непопулярной — меры простое: общество стареет. Продолжительность жизни растет. При заданном пенсионном возрасте на одного нетрудоспособного приходится все меньше работающих. Его обеспечение становится для них все непосильнее. Выпуская людей на пенсию позже, мы снижаем нагрузку на работающих. Увы, данная логика приводит к очевидному выводу: повышать пенсионный возраст придется и впредь — по меньшей мере сообразно дальнейшему старению общества.
Правда, есть и другой довод в пользу данного решения: по мере совершенствования медицины и общего улучшения условий жизни растет продолжительность активной деятельности, а потому человек может дольше работать. Но детородный возраст — по крайней мере, для женщин — зависит не столько от врачебных достижений, сколько от общих законов биологии, а потому составляет все меньшую долю общей продолжительности жизни. Соответственно, в населении по мере удлинения деятельной части жизни падает доля рожающих. Если сохранится привычное число рождений в расчете на одну женщину (а оно пока в основном снижается), доля трудоспособных будет сокращаться лавинообразно. И опять же придется выходить на пенсию все позже.
Кстати, активная жизнь растет лишь в среднем. Доля нетрудоспособных увеличивается с возрастом медленнее, чем раньше — но все же растет. Даже если поднять пенсионный возраст — заметная часть не достигших его все равно попадет на пенсию, но уже по состоянию здоровья. В каком-то возрасте расходы на индивидуальный подход через врачебно-трудовую комиссию становятся сопоставимы с расходами на предоставление пенсии всем дожившим до нее. А тем, кто еще может и хочет работать, никто не запретит.
По крайней мере, официально не запретит. Фактически же во множестве специальностей с годами производительность падает на глазах, а то и вовсе становится опасно работать. Семидесятилетний профессор читает лекции, как правило, не хуже, а то и заметно лучше пятидесятилетнего, а вот грузчик и в пятьдесят рискует надорвать мышцы или сердце. Причем переучить грузчика на профессора куда сложнее, чем профессора на грузчика — не говоря уж о том, что в странах, уже учинивших игры с пенсиями, так и не смогли (а во многих и не пытались) создать дееспособную массовую систему переподготовки. Значит, с ростом пенсионного возраста растет и безработица.
Причем не только среди стариков. Семидесятилетний профессор не дает продвинуться по служебной лестнице сорокалетнему доценту, тот — тридцатилетнему ассистенту, чье место в свою очередь мог бы занять двадцатипятилетний аспирант, только что ставший кандидатом наук. В инженерном деле и множестве гуманитарных дисциплин картина примерно та же. Перестройку затеяли вторые секретари, долгие годы мечтавшие стать первыми. Надо ли удлинять зубья многих подобных грабель?
Итак, путь, испробованный странами, три десятилетия назад объявленными примером для нас, ведет в тупик. Опаснейший. Ведь пенсия — никоим образом не аттракцион неслыханной щедрости. Великий объединитель Германии (за исключением Австрии — по причинам, тогда казавшимся важными, но нынче и вовсе исчезнувших) Отто Эдуард Леопольд Карл-Вильхельм-Фердинандович герцог фон Лауэнбург князь фон Бисмарк унд Шёнхаузен ввёл пенсионное обеспечение рабочих и служащий (с 70 лет при тогдашней средней продолжительности жизни 45–50 лет) в 1889 м году — чтобы выбить у социал-демократов (столь мощных, что даже исключительный закон против них, принятый 1878.10.19, дожил лишь до 1890.09.30) один из ключевых козырей.
Человек способен сделать больше, чем съесть. Прибавочный продукт идет на прирост благополучия других людей — в конечном счете общества в целом. Один из важнейших видов прироста — создание и совершенствование средств производства. Производительность нашего общего труда растет благодаря его накоплению. Айзэк Айзэкович Нъютон не сам придумал фразу «Если я видел дальше других, то лишь потому, что стоял на плечах гигантов», а переформулировал фрагмент античной пьесы. Наше благополучие опирается на предыдущие поколения. Наш долг — делиться с ними.
Понятие справедливости пока не формализовано. Но есть и соображения чисто экономические. Так, трудящийся, повседневно наблюдающий страдания беспомощных стариков, старается экономить силы, чтобы в собственной старости поменьше зависеть от других. Значит, в каждый данный момент его деятельность менее эффективна. Соответственно, и хозяйство в целом действует хуже, чем при наличии полноценного обеспечения нетрудоспособных.
Человек, не надеющийся на помощь в старости, вынужден при малейшей возможности откладывать что-то на черный день. Вроде бы полезно: по расхожим экономическим теориям, накопления становятся инвестициями — развивают хозяйство, формируя лучшее будущее. Но по тем же теориям, чем выше ожидаемый доход и дольше само ожидание, тем выше и риск. Индивидуальные деньги большей частью либо вкладываются в сверхнадежные — а потому и малодоходные — дела, либо сгорают в многообещающих авантюрах и прочих экономических потрясениях, оставляя своего владельца беспомощным в старости (и зависящим — вопреки самой идее накопления — от общественной благотворительности). Крупная структура обычно имеет куда больше возможностей грамотно распорядиться деньгами. Отсюда и возникла идея пенсионных фондов — государственных и коммерческих.
Пенсионные фонды наполняются отчислениями от заработной платы: государственные обычно берут их прямо из бюджета предприятий, частные — из добровольных выплат самих работников. Но заработная плата — лишь один из множества денежных потоков. В замкнутой экономике все деньги рано или поздно проходят через этот канал. Страна же, вписанная в мировой рынок, немалую долю своих денег так или иначе получает из-за рубежа и/или направляет за рубеж. Соответственно, заработная плата всех ее граждан — лишь часть ее общего дохода и/или расхода. Но с трудами предыдущих поколений связан весь доход. Следовательно, пенсии надлежит выплачивать (хоть напрямую, хоть через фонды) не из зарплат, а из прибыли всего хозяйства. Проще всего — через налоги (как было и при Бисмарке, и в СССР).
Будет ли такая нагрузка чрезмерна для деловой жизни? Вряд ли. Еще в 1950 е годы — лет через 10–15 после войны, разрушившей добрую половину Евразии — не только в Соединенных Государствах Америки, но и в значительной части стран, на чьей территории велись боевые действия, нормой считалась семья, где трудится только муж. Его доходов хватало на содержание жены, занимающейся только домашним хозяйством, и 2–3 детей. Так, мать моей матери работала только в военное время: семья, эвакуированная из Одессы, попала в среднеазиатское село. В мирное время доходов деда хватало и на бабушку, и на двоих дочерей. В нынешних развитых странах работают, как правило, и мужья, и жёны, но на детей не хватает не только времени, но и денег. Неужто с тех пор технологии стали примитивнее? Полагаю, сейчас просто куда больше ресурсов, чем тогда, расходуется нерационально. Например, на выплаты пособий по безработице вместо создания новых рабочих мест — пусть и с формально меньшей рентабельностью.
Вдобавок деньги — лишь свидетельство права получения товаров и услуг. Но сами эти товары и услуги кто-то должен создать. Когда население падает, никакие повышения пенсионного возраста не возместят снижение общей производительности труда в расчете на одного работника вследствие сокращения возможностей разделения труда и разработки новых технологий.
Итак, обеспечьте прирост народа, создание — пусть даже за казенный счет — рабочих мест, развитие внутреннего рынка — и проблема обеспечения нетрудоспособных решится сама собою.
