Марксизм — руководство к пониманию, а уж потом к действию
Анатолий Вассерман
В бурных сетевых дискуссиях о возможных путях выхода из тянущегося уже второе десятилетие общемирового экономического (и, значит, политического) кризиса часто натыкаюсь на рассуждения о классовой борьбе как неизбежной причине противостояния эксплуататоров и эксплуатируемых всегда и при любых обстоятельствах. Обычный вывод отсюда: главное — скоропостижно одолеть эксплуататоров внутри своей страны, а прочее приложится.
На мой взгляд, такие рассуждения порождены поверхностным пониманием учения Карла Хайнриховича Маркса (1818.05.05–1883.03.14). Да ещё и, как правило, полным непониманием диалектики: её мы знаем в основном благодаря Марксу, но создан данный метод рассуждений ещё до нашей эры.
Класс — место в общественном разделении труда. Само понятие введено ещё предшествующим Марксу поколением исследователей, но только он создал теорию борьбы классов как главной движущей силы развития общества. Первооткрыватели — включая Маркса — успели изучить лишь самый общий вид разделения: на вышеупомянутых эксплуататоров и эксплуатируемых. Но уже Владимир Ильич Ульянов (1870.04.22–1924.01.21) отметил внутри каждого из данных классов изрядные внутренние разделения. Так, его собственное учение об империализме существенно опирается на факт существования внутри класса эксплуатируемых рабочей аристократии — прослойки, получающей (за личное мастерство или в силу выгодного положения их эксплуататоров — например, ограбления колоний) существенно больше других пролетариев и потому куда меньше них заинтересованной в реструктуризации общества (в наши дни рабочую аристократию обычно именуют средним классом, хотя в социологическом смысле правильно говорить не «класс», а «слой»). А многие мои экономические публикации связаны с противоречием интересов производственников и торговцев внутри класса эксплуататоров.
Вдобавок интересы и людей, и классов многообразны. Человек, думающий всегда только про нечто одно, справедливо рассматривается как страдающий душевным расстройством. Эксплуататоры и эксплуатируемые равно нуждаются в пропитании, здравоохранении, образовании, искусстве… Если не в одних и тех же конкретных видах данных благ, то уж по меньшей мере в благах в целом. Поэтому даже прямая противоположность интересов на одних направлениях не препятствует возможности полного совпадения на других.
Ульянов надеялся, что рабочий класс во всех странах, ведущих Мировую войну (её тогда ещё не называли Первой), превратит её в войну гражданскую — обратится против собственных эксплуататоров. У нас сейчас данный лозунг вспоминают только применительно к России — но сам Ульянов провозгласил его на международной конференции, где представители социалистических движений всех этих стран обсуждали возможный выход из созданного войной катастрофического положения. Увы, в каждой из этих стран рабочие в большинстве сочли, что внешняя угроза превышает внутреннюю. И были в целом правы: пришлые эксплуататоры, как правило, имеют меньшую мотивацию к сохранению эксплуатируемых, чем местные, ибо в любой момент могут вернуться с выжженной земли к себе. Зато в России разногласия внутри класса эксплуататоров так разрослись, что значительная их часть втянулась в государственный переворот и вынудила Николая II Александровича Романова отречься от престола 1917.03.15, чего тот же Ульянов никоим образом не предвидел.
Полагаю, и сейчас эксплуатируемые в большей части республик временно разделённой России заинтересованы в едином с эксплуататорами противостоянии внешнему давлению, поскольку опыт ещё нескольких частей России — прежде всего Украины — показал: если поддаться такому давлению, положение эксплуатируемых ухудшится куда сильнее, чем эксплуататоров.
Популярный нынче инструмент внешнего давления — цветной бунт — и подавно не поддаётся классовому анализу: в нём всегда участвует столь ничтожная часть граждан, что столь мощное средство исследования общества в целом не замечает подобные мелочи. Не говоря уж о том, что технология цветного бунта предусматривает втягивание в него людей из разных звеньев системы разделения труда, а ещё лучше — вовсе не включённых в неё.
Более того, даже чисто экономические интересы эксплуататоров и эксплуатируемых далеко не во всём противоположны. Маркс работал, когда мировой рынок в целом не был насыщен, и, соответственно, конкуренция была далеко не столь ожесточённой, как нынче. Поэтому, в частности, забастовка могла резко сократить прибыль владельцев предприятия, но вскоре после возобновления работы оно, как правило, навёрстывало упущенное. Теперь же нишу рынка, хоть на считанные дни освобождённую одним производителем, чаще всего немедленно занимают другие. И забастовщики, выторговавшие рост своей доли в общем доходе, с ужасом обнаруживают, что сам доход резко съёжился, а то и вовсе исчез. Приходится заменять столь сильнодействующее средство затяжными переговорами, менее выгодными, зато и менее опасными.
Маркс далеко не исчерпывал свои рассуждения борьбой двух классов. Так, он отметил, что в рамках общества, где они главенствуют, вызревают по мере развития производительных сил иные классы — и после смены производственных отношений они оказываются главными, а остатки старых преобразуются и вливаются в них.
Сам же механизм развития производительных сил — базиса общества — по Марксу опирается на одну из надстроек над базисом — изобретения и прочие новшества. Внедряются же новшества не столько из любви к творчеству, сколько вследствие конкуренции внутри класса эксплуататоров: не воспользуешься находкой — воспользуется другой производитель и разорит тебя.
Вообще внутриклассовая борьба чаще всего (за исключением сравнительно редких революций, то есть радикальных и быстрых изменений структуры общества в целом) жёстче межклассовой. Хотя бы потому, что каждый представитель каждого класса нуждается в деятельности других классов ничуть не меньше (а чаще всего — куда больше), чем в своих классовых коллегах. По сходной причине внутривидовая борьба обычно жёстче межвидовой: как показал ещё Чарлз Робертович Дарвин (1809.02.12–1882.04.19), даже небольшой прирост скорости размножения, вызванный минимальными наследуемыми изменениями, через считанные поколения приводит к вытеснению тех, у кого данных изменений нет. Блестящий селекционер (и, увы, слабый теоретик) Трофим Денисович Лысенко (1898.09.29–1976.11.20) смеялся над концепцией внутривидовой борьбы: мол, заяц зайца не ест. Он почти прав: заяц всего лишь выедает подножный корм другого зайца. И тем самым убивает его куда эффективнее (и с меньшим риском для себя), чем если бы лез в драку.
Революции — не единственный способ приведения производственных отношений в соответствие с развивающимися производительными силами. Скажем, переход от рабовладения к феодализму сопровождался множеством потрясений — но вызванных нашествием внешних агрессоров. На востоке Римской империи (эту её часть с подачи немецких историков XIX века называют Византией по имени рыбацкого посёлка, на чьём месте император Константин создал новую столицу), отстоявшем независимость, превращение рабовладельцев в землевладельцев и коммерсантов, а рабов в свободных земледельцев и мастеровых прошло плавно и почти бесконфликтно: началось ещё в общеримских рамках и заняло пару веков. Смена феодализма капитализмом сопровождалась революциями в Англии, Франции, а вот в Нидерландах мирно сложившееся буржуазное общество сражалось не внутри себя, но только с Испанией, владевшей тогда Нидерландами, но надолго застрявшей в феодализме. А вот она выбралась из него как раз чередой революций, государственных переворотов и гражданских войн, случавшихся с 1823‑го по 1939‑й год в среднем раз в десятилетие. Сам же Маркс хотя и назвал революцию повивальной бабкой истории, помогающей рождению нового общества, но сам же не раз отмечал обстоятельства, способствующие мирным преобразованиям.
Всё сказанное (и многое другое) никоим образом не отменяет классовую борьбу. Но сводить к ней всё многообразие взаимодействий в обществе ничуть не менее нелепо, нежели вовсе отрицать её существование.
