Анатолий Вассерман
Сэмюэл Лэнгхорн Джон-Маршаллович Клеменс (1835.11.30–1910.04.21), известный под псевдонимом Mark Twain (в его лоцманской молодости на Миссисипи отметка в две морские сажени на лотлине — тросе для измерения глубины — означала минимальную глубину, пригодную для судоходства), в романе «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» (1889) позволил главному герою воссоздать на ресурсах VI века едва ли не всё доступное к концу XIX — от стального проката до телефона. Но рыцарские нравы не переделать: описанная Мэлори ещё в XV веке междоусобица на почве любви рыцаря Ланселота к супруге Артура Гвиневре сносит всё созданное предприимчивым попаданцем, а сам он усыплён опытным магом Мерлином и просыпается в своём привычном времени. Грустная концовка — не только согласование прошлых успехов героя с неизменным настоящим (ведь если бы Англия и впредь развивалась на созданной искусным янки почве, то к XIX веку весь мир был бы радикально иным), но и, пожалуй, одно из красочнейших в современной литературе развитие темы сопротивления общества даже исторически необходимым переменам.
С незапамятных времён спорят: в какой мере отдельная личность способна изменить ход истории. По меньшей мере до Первой Мировой войны не только учебники, но и научные исторические исследования в основном сводились, по сути, к описанию действий правителей да тех, кто имел возможность напрямую влиять на них. Да и сейчас такой взгляд довольно популярен: так, значительная часть современных рассуждений о русско-японской войне (1904.02.09–1905.09.05) выпячивает на первый план коммерческие интересы группы близких к российскому императорскому двору деятелей во главе со статс-секретарём Александром Михайловичем Безобразовым (1853.09.25–1931.10.09), а очевидная потребность России в сельскохозяйственном снабжении Дальнего Востока из Манчжурии (не говоря уж о необходимости — при тогдашнем общемировом хозяйственном устройстве — колонизации Кореи для развития Японии) если вообще упоминается, то как нечто второстепенное.
Роль личности в истории особо сложна для марксистов, рассматривающих едва ли не любые перемены в обществе как прямые или косвенные следствия объективного процесса развития производительных сил. После долгих споров в марксизме признано: личность, как правило, способна лишь несколько ускорить или замедлить ход событий, но не повернуть их на радикально иной путь.
Значительная часть альтернативистики — научного и художественного поиска существенно разных вариантов исторического развития — заключается в выявлении тех стечений обстоятельств, когда переход на иной путь вообще возможен. Так, выдающийся теоретик истории Арнолд Джозеф Хэрри-Волпич Тойнби (1889.04.14–1975.10.22) писал, помимо прочего, заметки на тему «Что было бы, если бы…» Если бы Александр Филиппович Аргеад (356.07.20–323.06.10 до нашей эры), известный нам просто как Александр Македонский (все прочие правители Македонии вместе взятые запомнились меньше него), не умер в Вавилоне на тридцать третьем году жизни, созданное им единое государство по мнению Тойнби распространилось бы на всю Евразию, что радикально изменило бы всё дальнейшее хозяйственное и общественное развитие мира. А если бы его отец Филипп Аминтович (382–336 до нашей эры) не погиб от рук заговорщика, а продолжил собственную стратегию, весь Старый Свет усвоил бы греческую систему самоуправляемых городов — полисов — с хозяйственно подчинёнными им небольшими окрестностями, лишь формально входящих в две равновеликие державы, располагающие лишь небольшими налогами (с вольного полиса больше не стрясти), явно недостаточными для больших проектов, и поэтому вынужденные сосуществовать мирно.
Но подобные удачные моменты удручающе редки: даже фантазии Тойнби хватило (во всей прекрасно изученной им античной эпохе) всего на пару правдоподобных сценариев. На многочисленных форумах энтузиастов альтернативистики едва ли не 9/10 обсуждений завершается указаниями (иной раз — от самого автора идеи) на обстоятельства, исключающие предлагаемый вариант. А даже если он вполне осуществим, довольно скоро естественное развитие приводит мир к состоянию, отличающемуся от главной исторической последовательности разве что именами действующих лиц. Художественные произведения об альтернативной истории уже в процессе написания подвергаются, как правило, жёсткой критике (в том числе и от авторов сходных произведений), и значительная их часть глохнет, так и не дойдя не то что до издания, но даже до завершения изначально задуманного сюжета.
Даже попаданцы (в альтернативистике — люди, попавшие в прошлое или в параллельный мир и пытающиеся, опираясь на свои знания и умения, изменить его к лучшему) преуспевают довольно редко. В лучшем случае им удаётся несколько спрямить ход событий, отсекая зигзаги, оказавшиеся в их прошлом тупиковыми. А чаще всего первая же попытка вмешательства меняет обстановку ровно настолько, чтобы рецепты из будущего стали неприменимы. Поэтому в попаданческой литературе есть и пассивное направление: попаданец вовсе не пытается ничего менять целенаправленно, а просто добросовестно действует в рамках обстоятельств, куда угодил.
Повседневная жизнь (как пишут альтернативисты, РИ — Реальная История) в основном подтверждает нерадостные выводы ценителей АИ (то есть Альтернативной Истории). Каждому из нас хорошо знакомы неудачные попытки поменять хотя бы свою собственную жизнь, не говоря уж о жизни родных и близких. А уж личные и коллективные планы, способные радикально изменить не только ближайшее окружение, чаще всего так и остаются планами.
Тем не менее бывает, что качественно разные пути развития столь близки в некоторой точке, что самого незначительного толчка достаточно, чтобы перевести движение с одного направления на другое. Такие развилки — точки бифуркации (от латинского furca — вилы) — возможны в любом нелинейном процессе, где результат не прямо пропорционален величине воздействия. Едва ли не каждый может припомнить подобное в своей жизни (я сам не раз оказывался на волосок от несчастного случая с тяжелейшими последствиями, но каждый раз отделывался минимальными неприятностями благодаря мелким вроде бы случайностям). Бесчисленные исследования альтернативистов нашли в истории несколько сот реальных бифуркаций. А сколько ещё удастся выявить?
То ли к сожалению, то ли к счастью, бифуркации случаются очень редко. Оценивая шестьдесят шесть лет собственной жизни, вижу в ней менее десятка точек, радикально изменявших её. Причём лишь в половине этих точек я сам осознавал, что возможные перемены весьма серьёзны. Да и в истории государств и всего человечества значимые бифуркации даже в нынешнюю сравнительно быструю эпоху бывают далеко не каждое десятилетие, а в прошлом бывали, пожалуй, даже не каждый век.
Выходит, на протяжении большей части личной и общей истории нет у нас возможностей серьёзно изменить что-то хотя бы для себя, не говоря уж о человечестве в целом. Вроде бы можно спокойно плыть по течению, не заботясь о последствиях собственных действий…
Понятия нелинейного процесса и точки бифуркации математически формализованы теорией катастроф. Название грозное — хотя, как ясно из всего вышесказанного, даже самые резкие перемены чаще оказываются к лучшему. Но для нас важнее теоретическое указание на непредсказуемость бифуркаций. Даже процессы, допускающие довольно точное описание формулами, чаще всего развиваются так сложно, что невозможно заранее вычислить конкретный момент, когда дальнейший путь можно выбрать лёгким толчком. Разве что задним числом удаётся изредка выяснить, какие причины сформировали точку бифуркации, а какие — подтолкнули на один из возможных путей.
Как ни редки для нас всех возможности всерьёз повлиять на своё и общее будущее — они могут подвернуться в любой момент. Следовательно, каждый из нас должен жить так, как если бы любой его шаг и жест оказывался судьбоносным для всего человечества — не говоря уж о себе, любимом. Скромность наших возможностей — не оправдание отказу от их максимального использования. Действуйте в полную силу!
