В большинстве стран Европы обозначение знати — например, немецкое «von» («фон»), английское «of» («оф»), французское «de» («де») — означает «из»: выходец из некой местности.
Подразумевается, что носитель такого предлога владеет соответствующей землёй: так, мушкетёр Шарль Ожье Бертранович де Бац де Кастельмор, шевалье (то есть всадник) д’Артаньян действительно владел замком (с прилегающими землями) Бац в комплексе укреплений Кастельмор (то есть мавританский замок: регион, к югу от горного хребта именуемый Басконь, а к северу Гасконь, оказался северной границей арабских владений на Пиренейском полуострове) в районе Артаньян.
Рождён такой обычай тем, что несколько веков подряд правители в Европе оплачивали из собственных доходов лишь небольшую часть войск, а большинству профессиональных воинов выделяли землю для прокорма их самих и их подчинённых.
Со временем выяснилось: люди, не отвлекающиеся на хозяйствование, воюют лучше. С другой стороны, появилось немало невоенных причин удостаивать людей дворянского статуса — и на всех награждённых земель не хватило бы. Некоторое время традиция привязки дворянского титула к местности сохранялась: так, великий физик Уильям Джэймсович Томсон (1824.06.26–1907.12.17) в 1892 году награждён титулом «1-й барон Келвин» по названию реки, протекающей мимо университета в Глазго. Но, скажем, супруги Денис Томас-Хербертович Тэтчер (1915.05.10–2003.06.26) и Маргарет Хилда Алфредовна Робертс (1925.10.13–2013.04.08) удостоены — через два года после её ухода с поста главы правительства Британии — баронства без довеска к фамилии.
В Германии, где формальной стороне любого дела всегда уделялось повышенное внимание, придумали специальный способ указания дворянства по заслугам, а не по земле. Во многих германских государствах перед «von» в таких случаях добавляли «edler» — «благородный». Так, в 1881-м глава еврейской общины Лемберга — исконно русского Львова — удостоен австрийского дворянства именно с титулованием «edler von». И его внук Людвиг Хайнрих Артурович эдлер фон Мизес (1881.09.29–1973.10.10) мог гордиться заслугами деда.
Хватало у него и собственных предлогов для гордости. Он основал новоавстрийскую школу в экономике. И придумал «метод априоризма — построение на базе каузального генетического метода своеобразных логических конструкций, которые не могут быть опровергнуты опытным путём». С точки зрения Карла Раймунда Симон-Зигмунд-Карловича Поппера (1902.07.28 1994.09.17), всякое утверждение, заведомо не допускающее возможности опровержения, вненаучно. Но Мизес открыто считал экономические рассуждения не столько наукой, сколько способом избавления от социалистических учений.
Для этой цели он, в частности, рекламировал придуманную ещё в XIX веке теорию предельной полезности: мол, потребители стараются максимизировать полезность, получаемую от последней единицы денег, тратимой на каждый товар (как будто все предыдущие траты произвольны и нерасчётливы). Из данной теории следует: в результате обмена товаров и денег устанавливаются цены, представляющие предельную полезность для потребителей, и деньги, таким образом, содействуют удовлетворению потребителя. По моим наблюдениям, в терминах теории предельной полезности зачастую можно переформулировать выводы, сделанные в рамках трудовой теории стоимости, а в тех случаях, когда эти две теории расходятся, теория предельной полезности даёт очевидным образом нелепые результаты. Но из трудовой теории следует, в частности, марксисткий вариант социализма, что и вынуждает отвергать её. Поэтому Мизес дополнил теорию предельной полезности рассуждением, получившим название калькуляционного аргумента — его впоследствии развивал другой столп неоавстрийства, лауреат (1974) Нобелевской премии по экономике «за основополагающие работы по теории денег и экономических колебаний и глубокий анализ взаимозависимости экономических, социальных и институциональных явлений» Фридрих Августович фон Хайек (1899.05.08–1992.03.23).
Кратко изложу здесь доводы, приведенные в Википедии.
Капитал и труд весьма неоднородны.
Разнообразие характеристик, определяющих физическую продуктивность, очень велико. Экономические расчёты требуют общей основы для сравнения всех их форм. Универсальное средство обмена — деньги — позволяет легко сравнивать товары: при
прочих равных условиях чем дешевле — тем лучше. Это называют сигнальной функцией цены. Вдобавок общая масса денег ограничена, что не позволяет чрезмерно использовать какой бы то ни было товар.
Если деньги можно тратить не только на потребление, но и на организацию производства, становится возможно сравнивать (пусть даже не очень точно) потребительские товары, производственные не при проектировании изделия и/или разработке и рабочую силу. Нерыночный социализм, где сфера обращения денег ограничена, а производственные решения принимаются не только по экономическим соображениям, лишён средства простого сравнения всех товаров и вынужден проводить раздельные расчёты. Это снижает точность управления хозяйством и повышает долю произвола.
Без рыночной генерации цен социализм не имеет механизма соотнесения удовлетворения потребителя с экономической активностью. Стимулирующая функция цены позволяет распределённому интересу соревноваться с концентрированным.
Потребители жаждут качественных и дешёвых товаров, а производители хотят продавать фуфло, но подороже. В отсутствие рынка комитет, собранный для назначения цены, вынужден обращаться за консультацией к производителям (их меньше — опрос проще), что приводит к преобладанию их интересов над интересами потребителей. Если так пойдёт во всех отраслях, совокупное благосостояние общества снизится по сравнению с возможным при рыночной конкуренции.
Предприниматель получает прибыль вследствие удовлетворения потребностей, тем самым приближая цену к предельной. Стремление к равновесию спроса и предложения точнее отражает в ценах предельную полезность товара для потребителя. Цены же, в свою очередь, дают основу для планирования производства на будущее. При социализме же получение прибыли не обязательно — значит, никто не заинтересован в увеличении полезности для пользователя, и планирующий орган окажется не склонен вкладывать ресурсы в новые идеи удовлетворения потребностей.
Вроде бы логично? Да, но только в рамках теории предельной полезности. Трудовая же теория позволяет точно рассчитать себестоимость любого — в том числе и будущего — варианта товара или услуги, соотнести все эти варианты с наличными трудовыми ресурсами (то есть совокупным спросом всех потреителей), с данными по конкретным потребностям (и нынешним — по сведениям о текущем спросе, и будущим — по маркетинговым исследованиям).
Правда, Хайек справедливо отметил: многие сведения, необходимые для планирования, появляются не при проектировании изделия и/или разработке технологии его изготовления, но только в ходе самого производства, а то и в процессе потребления.
Выходит, данные, необходимые для планирования, недоступны планирующему органу? Но ведь и в рыночном хозяйстве картина та же! Значит, единый план будет составлен с точностью не худшей, чем рыночная совокупность планов отдельных производителей и торговцев. Вдобавок в нынешнем сетевом мире единой системе планирования принципиально доступны все сведения: и о текущем производстве — оно почти всё управляется компьютерами; и о новых разработках — их ведут в основном на компьютерах; и о спросе — почти все оптовые и розничные заказы проходят через Интернет. Ограничения на доступ к подобным сведениям порождены требованием коммерческой тайны, актуальным только при частной собственности.
Как видим, калькуляционный аргумент, призванный обосновать недопустимость социализма, опирается на доводы, работающие только в его отсутствие. Либерализм обоснован логической ошибкой. Впрочем, не только этой.
Увы, объём расчётов для планирования всего мирового производства как единого целого столь велик, что нужная для него вычислительная мощность накопится в мире (при нынешнем темпе развития компьютерного парка) лишь лет через десять. Зато есть ещё время подготовиться.
БИЗНЕС-ЖУРНАЛ | Январь-февраль | #1-2 2019
